Родился Роман Кармен в 1906 году в Одессе. Его отец, Лазарь Осипович Кармен, вырос в бедной еврейской семье. Самоучкой стал писателем. Приобрел известность своими рассказами о людях «дна» - рабочих каменоломен и грузчиках Одесского порта. Печатаясь в дореволюционных «толстых» журналах, он познакомился и подружился с Александром Куприным, Максимом Горьким, Леонидом Андреевым и другими известными в те времена писателями.
Книги Лазаря Кармена «На дне Одессы», «Дикари» и другие пользовались большой популярностью. Во время гражданской войны, в 1920 году, когда Одесса была во власти деникинских войск, Лазарь Кармен был арестован. Красная Армия, освободившая Одессу, выпустила из тюрьмы еле живого, замученного деникинцами писателя, и вскоре он умер.
Как пишет в своих воспоминаниях Роман Кармен, когда умер отец, ему, совсем еще мальчику, пришлось продавать на улицах Одессы газеты. Потом стал работать подсобным рабочим в портовом гараже. А когда выдавалась свободная минута, бежал к морю, на Австрийский пляж, о котором помнят сегодня разве что старые одесситы. Приезжая в родной город уже взрослым, большую часть времени проводил на Ланжероне или в Аркадии.
В 1923 году, как и многие молодые одесские таланты, ставшие впоследствии знаменитыми, - Валентин Катаев, Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий, Юрий Олеша, Вера Инбер, Ильф и Петров, Роман Кармен перебрался в Москву и увлекся фотографией, которая привлекала его с детства. Ему было всего 17 лет, когда мама, работавшая в журнале «Огонек», привела его к главному редактору Михаилу Кольцову. Роман показал свои снимки с улиц тогдашней Москвы - сам он считал их не очень удачными и побаивался негативной реакции, но Кольцов доброжелательно сказал: «Ну что ж, ты уже умеешь снимать». И снимки юноши были напечатаны. С того времени и началась его работа в фото-, а потом и в киножурналистике.
Его снимки высоко оценили Владимир Маяковский и Михаил Кольцов. Кармен снимает похороны Ленина, приезд в Москву писателя Максима Горького, фотографирует Михаила Пришвина и Алексея Толстого. Фотокамерой Романа Кармена были сделаны четыре посмертные фотографии Сергея Есенина, снятые в Доме печати на следующий день после смерти поэта.
Фото: © Роман Кармен
В тот же период Роман Кармен начинает писать очерки и заметки, сопровождая их фотоиллюстрациями. Среди архивных бумаг Кармена хранится диплом, присужденный ему на выставке в честь десятилетия советской власти в 1927 году: «За динамичное построение фотокадра, отличную композицию и высокую технику работ».
Вскоре Кармен оставил это поприще и поступил во ВГИК. О причине, заставившей его принять это решение, в кинематографической среде живет следующая легенда: однажды, когда Роман Кармен фотографировал Сталина, вождь народов обратил внимание на молодого фотографа и спросил:
Молодой человек, сколько вам лет?
- Двадцать четыре года, - пролепетал Кармен, напуганный внезапным интересом грозного генсека.
- Такой взрослый, а такой ерундой занимаетесь, - ласково сказал Иосиф Виссарионович.
С 1932 года имя Романа Кармена стало ассоциироваться с документальным кинематографом. Закончив операторский факультет ВГИКа, Роман Кармен был приглашен на работу в Центральную студию документальных фильмов, где проработал всю жизнь, посылая туда из своих длительных командировок кинорепортажи со всех концов света.
Роман Кармен ведет съемку на ледоколе "Иосиф Сталин". 1939 год.
Фото Дмитрия Дебабова из собрания С.Н.Бурасовского.
Кого только ни приходилось ему снимать! Во время гражданской войны в Испании - Эрнеста Хемингуэя, который работал в Мадриде корреспондентом американских газет, генерального секретаря Коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури, которая вместе с простыми испанцами рыла под Мадридом окопы. Проведя после Испании год в Китае, работал над фильмом о борьбе китайского народа против японских захватчиков, снимал руководителей этой страны. Во время Великой Отечественной войны не раз снимал маршалов Жукова, Рокоссовского, Василевского, Конева, в Кремле на различных приемах Сталина. Во Вьетнаме - первого президента этой страны Хо Ши Мина. На Кубе - Че Гевару и Фиделя Кастро. В Париже - президента Франции генерала де Голля и многих других выдающихся людей XX столетия.
В феврале 1943 года Кармен снимал сдачу фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. 9 мая в Берлине снимал подписание акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.
Вот что писал о Кармене в мае 1945 года Константин Симонов: «Я видел Кармена в Берлине, на ступенях рейхстага, совершенно больного, с замотанным бинтами горлом, охрипшего, без голоса, осатанелого от количества работы, деятельного, напряженного и бесконечно счастливого нашей Победой!».
Роман Кармен во время съёмки в Берлине, возле Бранденбургских ворот, май 1945 год
Кинооператор Роман Кармен во время съемки в Берлине у Бранденбургских ворот. Германия. 1945 год
Читайте далее: http://svpressa.ru/war/article/55116/
Кинооператор Роман Кармен во время съемки в Берлине у Бранденбургских ворот. Германия. 1945 год
Читайте далее: http://svpressa.ru/war/article/55116/
Дороги войны привели Кармена в Берлин к горящему рейхстагу, а потом в Нюрнберг, где Международный трибунал судил гитлеровских военных преступников. Десять месяцев заседал этот трибунал, шаг за шагом вскрывая преступления немецкого фашизма. Роман Кармен руководил группой советских кинооператоров, снимавших этот процесс. На скамье подсудимых сидели главари гитлеровского Рейха, еще недавно обладавшие зловещей властью над миллионами людей европейских стран, порабощенных фашистской Германией. Судьи были от США, Англии, Франции и СССР.
Уже после Великой Отечественной войны, Роман Кармен мотаясь, в полном смысле слова, по всему свету, снимая документальные фильмы в джунглях Вьетнама, где народ этой страны боролся против французских колонизаторов, а потом и против американских империалистов, в Арктике, которую впервые в мире осваивали советские атомные ледоколы, на Кубе, снимая фильм о нефтяниках Каспия, за который Кармен был удостоен Ленинской премии, в Одессе бывал он редко. Последний раз приехал в родной город перезахоронить отца, писателя Лазаря Кармена, но это в 1974 году, когда по решению городских властей снесли старое еврейское кладбище, находящееся на Черноморской дороге. От всего кладбища остались только ворота, возле которых в 1918 году, во время французской интервенции, были расстреляны члены «Иностранной коллегии» во главе с Жанной Лябурб. Члены коллегии и сама Жанна вели подрывную работу среди французских солдат и матросов, уговаривая их поднять восстание против своих офицеров и вернуться на родину.
А прах отца Романа Лазаревича покоится сейчас на 2-м Христианском кладбище, напротив снесенного еврейского...
Умер Кармен в Москве в 1976 году во время работы за монтажным столом, готовя к выходу на экраны очередной фильм. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Роман Кармен - советский кинооператор-документалист, фронтовой оператор.
Заслуженный деятель искусств РСФСР (1957).
Заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1959).
Народный артист РСФСР (1965).
Народный артист СССР (29.11.1966).
Герой Социалистического Труда (18.03.1976).
Награждён двумя орденами Ленина, орденом Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени (23.05.1940, 09.05.1957), медалями.
Ленинская премия, за фильмы «Повесть о нефтяниках Каспия» и «Покорители моря» (1960).
Сталинская премия первой степени за день «День нового мира»
(1942).
Сталинская премия второй степени за фильм «Суд народов» (1947).
Сталинская премия третьей степени за фильм «Советский Туркменистан» (1952).
Государственная премия СССР (1975, за фильмы «Пылающий континент» (1973), «Чили - время борьбы, время тревог», «Камарадос. Товарищ» (1974).
Среди известных работ Кармена: «Испания», 1939 год; «Разгром немецких войск под Москвой», 1942 год; «Ленинград в борьбе», 1942 год; «Берлин», 1945 год; «Суд народов», 1946 год о Нюрнбергском процессе; «Повесть о нефтяниках Каспия», 1953 год; «Покорители моря», 1959 год; «Вьетнам», 1955 год; «Утро Индии», 1956 год; «Широка страна моя…», 1958 год - первый советский панорамный фильм; «Пылающий остров», 1961 год; «Великая отечественная», 1965 год; «Гренада, Гренада, Гренада моя…», 1968 год, авторы Роман Кармен и Константин Симонов; «Товарищ Берлин», 1969 год; «Пылающий континент», 1972 год.
В семейной жизни Кармен был женат (вторым браком) на известной московской красавице Нине Орловой. В ноябре 1942 г., после веселой вечеринки в Зу-балово1 (где, кстати, Светлана Аллилуева-Сталина познакомилась с А. Каплером), она неожиданно ушла к Василию Сталину. Кармен, ревнуя, написал письмо-жалобу Иосифу Виссарионовичу. Назревал скандал. Генсек быстро провел небольшой «разбор полетов» сына, вызвал генерала Власика и распорядился: «Верните эту дуру Кармену. Полковника Сталина арестовать на 15 суток». Семья была восстановлена.
Первой женой Кармена была Мария Губельман, дочь Е. Ярославского.
Вот таким был наш земляк, чьим именем названа уютная одесская улица, расположенная совсем близко от любимого им моря .
___________________________________________________________________
Аркадий Хасин
Кармен Роман Лазаревич (16.11.1906, Одесса - 28.4.1978) -
режиссер и оператор, народный артист СССР (1966), Герой Социалистического Труда (1976), трижды лауреат Сталинской премии (1942, 1947, 1952).
Образование получил в Государственном институте кинематографии (1932). В качестве кинооператора находился в революционных войсках во время Гражданской войны в Испании (1936-39). На основе его съемок подготовлены 22 выпуска кинохроники "К событиям в Испании" (1936-37) и фильм "Испания" (1939), представлявшие испанские события в выгодном для партии ключе, один из создателей легенды о героической борьбе коммунистов. В 1939 вступил в ВКП(б). Во время Великой Отечественной войны - на фронте. Снятые им материалы вошли в фильмы "Разгром немецких войск под Москвой" (1942), "Ленинград в борьбе" (1942), "Берлин" (1945).
Роман Кармен был автором сценария, режиссером и руководителем съемок пропагандистского фильма "Суд народов" (1947) о Нюрнбергском процессе. Кроме того снял "25-й Октябрь" (1943), "Орловская битва" (1943), "Майданек" (1944), "Повесть о нефтяниках Каспия" (1953). Будучи блестящим оператором, К. создал документальное обоснование созданного советской пропагандой мифа о Великой Отечественной войне. Всегда действовал в русле генеральной линии советской партийной пропаганды.
После смерти И.В. Сталинаостался ведущим кинодокументалистом СССР, снимая пропагандистские фильмы. Среди его работ "Покорители моря" (1954), "Великая Отечественная" (1965), "Сердце Корвалана" (1975). Был руководителем и автором 2 фильмов киноэпопеи "Великая Отечественная" (1979). С 1960 возглавлял операторское отделение ВГИКа. В 1960 получил Ленинскую и в 1975 - Государственную премию.
Использованы материалы:
из кн.: Залесский К.А. Империя Сталина.
Биографический энциклопедический словарь.
Глава семнадцатая. Аксенов глазами женщин
…Евгений Попов: Что привлекало женщин к Аксенову?
Александр Кабаков: Я полагаю, что было два рода любви. Во-первых… или во-вторых, женщины Васю любили за то, за что они любят всех мужиков, которых они любят - за то, что он был первоклассный, первосортный, высшего качества, редко встречающийся мужик. Давай попытаемся, не в обиду будет сказано нашему писательскому брату, вспомнить хоть одного современного литератора, из которого настолько бы перла мужская сила… мужское начало. Понимаешь?
Е.П.: Ну, да.
А.К.: Лично я не знаю ни одного. То, что он был мужик, чувствовалось всеми женщинами без исключения. Извини, если уж это мною, совершенно не склонным к однополым влюбленностям, ощущалось, то уж для женщин это в воздухе было разлито. И второе, то есть, первое: Аксенова женщины всего Советского Союза и некоторые иностранки любили за то же самое, за что Аксенова любили все его читатели. Аксенов сам по себе был, как маленький Кит, лакировщик действительности. Он - чрезвычайно романтический персонаж и романтический писатель, я на этом настаиваю. Некоторые считают его модернистом или постмодернистом, но он прежде всего был романтиком, а романтиков все любят, особенно женщины. Причем это могут быть романтики чего угодно. Романтики хождения в горы, романтики оголтелого пьянства, романтики любви. Романтиков любви любят особенно, а у Васи вся любовь в его книгах исключительно романтическая. У него самое что ни на есть сексуальное, самое что ни на есть откровенное, самое что ни на есть чистое траханье - насквозь романтическое. Пример - «Новый сладостный стиль», отношения героя с героиней. Сплошное траханье - бешеное, безумное, неудержимое - и сплошная романтика - ночные разговоры по телефону, мучения, страдания… У него невозможно найти книгу без траханья, но у него невозможно траханье без романтики - чего полно у многих сочинителей, злоупотребляющих сексуальными сценами. Ну, нет этого без романтики! У него во всех сочинениях, начиная с «Коллег» и заканчивая «Редкими землями», все любовные отношения сугубо романтические. Вот за это его и любили - читатели и, в особенности, читательницы. Вот моя концепция.
Е.П.: Ну что же? Просто браво-браво. Хлопаем в ладоши.
А.К.: За «браво-браво» спасибо, а вот я ставлю вопрос, на который, я бы хотел, чтобы ты мне ответил как человек, который много лет Васю знал. А как сам Аксенов, на твой взгляд, относился к женщине… к женщинам? Считаешь ли ты, что он был не только романтическим писателем, но и вообще романтиком?
Е.П.: Ну, ты знаешь, сразу ответить на это невозможно, причем по разным причинам. Во-первых, нельзя же все время скрывать лик Аксенова под маской «лирического персонажа»…
А.К.: Нельзя, но надо. Вовсе не предполагается обнародование аксеновского Дон-Жуанского списка.
Е.П.: А во-вторых, боюсь, что у нас с тобой сейчас начнется затяжная дискуссия на тему «Что это такое - романтик в жизни». Или по жизни, как теперь повадились говорить. И входит ли, например, в комплекс романтика цинизм.
А.К.: Цинизм внутри романтики вполне имеет право на мирное сосуществование с неземной нежностью.
Е.П.: Потому что побеждает все равно романтика, да?
А.К.: Романтика никогда не сдается, я бы так сказал.
Е.П.: Я однажды спросил Василия Павловича, где он познакомился с женой Кирой. Он ответил, на танцах. Это романтика или нет?
А.К.: Романтика не в том, кто где познакомился, хоть в сортире…
Е.П.: Фу, как грубо…
А.К.: Ничего страшного. Романтика в том, как познакомился, что при этом происходило, что при этом оба влюбленных чувствовали. Тому прекрасный пример вся женско-мужская линия в одном из моих любимейших фильмов «Однажды в Америке» режиссера Серджио Леоне. Начиная от сцены с шарлоткой, ты помнишь?
А.К.: Когда мальчику его подружка обещает дать за вкусную шарлотку. Мальчик ее ждет на ступеньках и незаметно лакомство съедает. То есть, сцена романтизирует раннее сексуальное влечение. Хотя сцена почти порнографическая. Я уж не говорю о другом сюжете - о женщине, которую изнасиловали, но которая на всю жизнь полюбила насильника-бандита и становится его сообщницей. Вот это и есть романтизм. Без романтики не получается вообще ничего. Без романтики писать ничего вообще нельзя.
Е.П.: И я, отвечая на твой концептуальный вопрос, твердо заявляю: романтический писатель Василий Павлович Аксенов и в жизни был романтиком. Тому есть множество примеров. Ну, вот, например, едем мы втроем в Крым после жуткой зимы 1978/1979. Мы с Ерофеевым все время предаемся различному выпиванию и беседам на довольно, я бы сказал, скользкие и грязные темы, употребляя полный букет ненормативной лексики. Василий нас слушал, слушал, ведя машину, а потом и говорит: «Вы что лаетесь, как пэтэушники? Фразы у вас нет без мата!» И это он, которого обвиняли в обильном использовании в тексте нецензурных слов и шоковых ситуаций. Сильно он тогда, помню, раздражился! А потому, что его и в описании сексуальных отношений всегда интересовала «прекрасная тайна товарища», а не разнузданность и мерзость. И все его романтические приключения, в том числе и любовные, во-первых, занимали огромное место в его жизни, ты прав, а во-вторых, были в большой степени движителем его творчества. Он и в чужих романтических историях с заинтересованностью принимал участие, в романтических историях товарищей. Его радовала даже чужая любовь. Какое потрясающее описание чужой любви в «Поисках жанра»! Эта тетка-попутчица, которая выглядит старше своего возраста лет на десять, старухой выглядит, отчего щемит сердце и у автора, и у читателя. И ведь едет она, заметь, тоже к любимому романтику, который на каком-то там земснаряде спивается. Жалко всех!
А.К.: Вот доказательство того, о чем мы говорим - романтизации реальной действительности. Ведь одна из причин того, что она к своему машинисту земснаряда так стремится - это его уникальное сексуальное качество. Странность в том, что к концу недельного запоя в нем вдруг возникает некая такая сексуальная тяга. Причем не тяга, как желание, а тяга, как у паровоза. И вот, казалось бы, весь этот эпизод только про траханье, причем в советской повести, которая по определению своему должна быть чужда эротике. А присмотришься - нет, не только про траханье...
Е.П.: Тяга. Это интересно. И, кстати, совпадает с однокоренным глаголом тянуть, ранее обозначавшим половой акт. До появления слова «трахаться».
А.К.: Совершенно верно. Но Аксенов тут же романтизирует эту весьма скабрезную ситуацию, и у тебя, как ты выражаешься, «сердце щемит». Но я еще раз говорю: сейчас про это только ленивый не пишет. Возьми книги многих модных современных авторов - никакой романтики. Исключительно механический, грязный или отчаянный трах. Даже не порнуха или физиология, а сплошная тоска. Так же тоскливо, как быт, они и секс изображают.
Е.П.: Ну вот, опять мы в литературу скатились.
А.К.: Невозможно про писателя говорить отдельно от его литературы. Даже как бы отдельно.
Е.П.: Как ты думаешь, на основании всех этих наших рассуждений можно умозаключить, что в современной литературе веселье исчезло, эти вот элементы того веселья, которое еще от скоморохов?
А.К.: Ну, можешь называть эту энергию весельем.
Е.П.: Потому что, извини, но я, опять же, думаю, что такой веселой энергией, кроме Василия Павловича Аксенова, редко кто обладал. Ну, может, быть Владимир Семенович Высоцкий да Василий Макарович Шукшин.
А.К.: Пожалуй.
Е.П.: У Шукшина один из лучших его рассказов «Сураз» про это. И почти в каждом рассказе у него изображены эдакие различные дамочки-розанчики. Интересно, что Василий Макарович куда более критично, чем Аксенов, относился к дамскому полу, создав целую галерею законченных стопроцентных советских стерв, среди которых самая безвинная - злобная продавщица в рассказе «Сапожки», которая неизвестно почему вдруг возненавидела деревенского мужика-покупателя.
А.К.: Тому есть объяснение. Василий Палыч от кого родом? От троцкистской литераторши и от весьма образовавшегося, хоть и деревенского партработника. Он родом пускай из лагерной, но городской интеллигенции, наш Василий Павлович. А наш Василий Макарович - из мужиков, из простых, хоть и был после армии директором сельской школы.
Е.П.: Из простых?
А.К.: Из простых. И наблюдал он простых людей. Уж не сравнить их с тем хоть и пьяным, но бомондом, который так любил изображать Василий Павлович. А простые люди к этому, которое про это, всегда проще относятся.
Е.П. Проще. И чем случайней, тем вернее, вспомню я зачем-то…
А.К.: Романтизировать отношения им почти не свойственно. Вообще, степень романтизации жизни, на мой взгляд, прямо пропорциональна культурному уровню.
Е.П.: Это интересное наблюдение, но я не согласен с употреблением прилагательного «культурный». Многие так называемые простые люди органически, изначально культурны.
А.К.: Так ведь и я не про саму глубинную культуру говорю, а про ее видимый уровень. Весьма часто высококультурные люди романтизируют жизнь до полного идиотизма или до полного ее непонимания.
Е.П.: И, романтизируя, все-таки, извини меня, облегчают эту жизнь, микшируют ее трагедийную сущность, делают жизнь сносной для существования, анестезируют жизнь.
А.К.: Конечно.
Е.П.: Ну, и тем самым трагедию превращают в драму, понимаешь? Вот Аксенов - это драма, а Шукшин - все-таки трагедия. «Жена мужа в Париж провожала» - трагедия, а «На полпути к Луне» - драма. И это - не хорошо и не плохо. Это - так. Персонаж рассказа «Жена мужа в Париж провожала» влюблен в свою мерзавку-жену, отчего и кончает жизнь самоубийством. И вообще - у Шукшина в рассказах такое творится, если хорошенько приглядеться!
А.К.: Да потому, что он реалист, Шукшин, он в этих наших категориях есть не романтик, а реалист.
Е.П.: Слушай, давай отвлечемся. Ты представляешь, как бы Шукшин написал рассказ по аксеновскому сюжету? Ну вот, например (из «Ожога»), как два мужика спьяну покупают у буфетчицы бутылку дорогущего коньяка «Камю», буфетчица очень довольна, что, наконец, какие-то дураки взяли бутылку, которую она год никому не могла втюхать. Тем не менее, она тут же звонит куда надо и стучит на подозрительных проходимцев с деньгами. Ведь это вполне мог бы быть рассказ, написанный Шукшиным.
А.К.: Настоящий шукшинский рассказ, но у Шукшина все было бы другое, объяснимо и необъяснимо другое. Потому что Шукшин - реалист, а Аксенов - романтик. И я тебе знаешь, что скажу? То, что пытался излагать деликатно, ляпну попроще и погрубее. У образованных, которые с одними бумажками работают, кругом вообще все прекрасно. А простой человек, который вкалывает на земле или на заводе, - у него более трезвый, более холодный, более реальный взгляд на жизнь. Так всегда было. Любовь, как известно, выдумали поэты. А которые поэтов не читают, у тех любви нет.
Е.П.: Что же у них тогда вместо любви?
А.К.: Тоже любовь, но не та, которую выдумали поэты.
Е.П.: А как же тогда твоя замечательная теория выдержит тот факт, что Шукшина, между прочим, дамы тоже вниманием не обходили?
А.К.: Не обходили, не обходили, совершенно верно.
Е.П.: А ведь по твоему утверждению он был не романтиком, а реалистом.
А.К.: Значит, я тебе скажу такую вещь, на мой взгляд, в Шукшине, во-первых, тоже побеждало мужское начало, оно, возможно, было у него еще сильнее, чем у Аксенова. Шукшин - тоже мужик, это понятно? А во-вторых, дело в том, что к романтикам женщин тянет прямолинейно. Вот я это не очень внятно излагаю, но попробую сформулировать. Женщин к романтику тянет прямолинейно, то есть - вот он, вот он какой хороший, - думают они про романтика. А к реалистам их тянет по принципу отталкивающего притяжения. Вот он какой… все-то он знает, все видит, и меня насквозь видит, и, в общем-то он злой, он плохой. Но совсем плохих любят не меньше, чем совсем хороших. По-другому, однако не меньше. Женщин к жестокому тянет, вот, нашел я слово…
Е.П.: А может быть, к сильному?
А.К.: Нет, все-таки к жестокому. Сильные ведь тоже разные бывают. Один сильный - это такой сильный доктор Айболит…
Е.П.: Или Укроп Помидорыч по Солженицыну.
А.К.: А другой - такой жесткий, как жесть. Ценят женщины жесткость, вся классическая литература об этом… Ты что-то тяжело задумался? О чем?
Е.П.: О том, что я сегодня чувствую себя скованным, потому что боюсь чего-нибудь сболтнуть и тем самым выдать какую-нибудь упомянутую «прекрасную тайну товарища».
А.К.: Я себя чувствую точно так же и по той же причине, но я-то говорю. Однако ведь мы с тобой, еще раз напоминаю, не Дон-Жуанский Васин список обсуждаем, хотя в нем имеются звучные и неожиданные женские имена. И не конкретизируем, кто, с кем, где и когда. Мы говорим о неких фундаментальных вещах, которые вообще-то могут касаться не только Аксенова.
Е.П.: Все-таки сделай милость, расскажи хотя бы в рамках конспирации, как ты однажды встретил в Таллине влюбленных Васю и Майю.
А.К.: Рассказываю, но с купюрами, чтобы непонятно было, какой это год, чтобы никого не обижать. Однажды мы с женой Эллой, в самом начале нашей долгой совместной жизни отдыхали следующим образом - непонятно зачем целый месяц болтались в Эстонии, шатались по Таллину. С целью купания, как и все люди, ездили в Кадриорг, значит, в таллинский парк, где море, пляж. Помню, было там дико холодно и неуютно. Песок в глаза летел, и обязательно, где ни ляжешь, через некоторое время вылезает из-под этого песка корень сосны, которого только что там не было. Вылезает и впивается тебе в тело. Мне это сильно не нравилось, да я и вообще не большой любитель пляжа. Ну, вот мы и сидели в этих таллинских европейских кафе, пили кофе с вкуснейшими всякими булочками, чувствовали себя наконец-то почти европейцами. И вот однажды мы выходим на улицу Лабораториум, воспетую Аксеновым…
Е.П.: … в «Звездном билете». Название этой улицы, благодаря Аксенову, знали все подростки, юноши и девушки страны, вообще все его читатели.
А.К.: Да, да, да. Улица Лабораториум. Это такая странная улица. В нее войдешь с одной стороны и видно оттуда ее конец с другой, она короткая, и если кто-то с того конца войдет, то не разминешься. Она узкая: с одной стороны городская стена, высокая, старая, а с другой стороны гладкие стены домов с окошками только в верхних этажах. Такой коридор каменный. И мы вошли туда, и я говорю своей жене: «Здесь витает дух Василия Павловича». При этих моих словах с той стороны на эту улицу входят Василий Павлович и Майя Афанасьевна. Вот тогда Вася нас и познакомил, несколько часов провели мы вместе. Майя была совершенно очаровательна, можно сравнивать ее с куклой Барби, которой тогда еще не было, но сравнение выйдет немножко такое обидное. Поэтому я скажу, что у красавицы Майи был тогда типаж Мэрилин Монро…
Е.П.: Не Брижит Бардо?
А.К.: Нет, Мэрилин Монро. Причем вот той Мэрилин Монро, знаменитой Мэрилин Монро, того знаменитого кадра, где ветер из подземной вентиляции ей подол платья задирает.
Е.П.: Да, да, да.
А.К.: И взлетает ее платье! Вот Майя была именно такая, даже и платье на ней было похожее. Очаровательная Майя. Мы бродили по таллинской брусчатке, она стерла ноги и, нимало не смущаясь, сняла босоножки и дальше ходила босиком, взяв босоножки в руки. Надо заметить, прекрасные у нее были и ноги, и босоножки, и в прекрасном она была платье… Вот. И Вася был весь джинсовый, супермодный…
Е.П.: Извини, что перебиваю, но она мне как-то показала некий свой джинсовый костюм ценою в тыщу долларов, что по тем временам было, примерно, как десять тысяч сейчас. Ей этот костюм, по ее рассказу, подарил чуть ли не сам Берт Ланкастер.
А.К. Нет, тогда она была в платье. Было еще далеко до их отъезда в Америку.
Е.П.: Понятно.
А.К.: Бродили мы, бродили, я со свойственной мне тупостью так бы и дальше с ними ходил, но жена меня ткнула и сказала: «Оставь влюбленных в покое. Ну, встретились, ну, побыли, но все уже, надоели мы им, мы им совершенно не нужны…»
Е.П.: Э-э! Жена-то у тебя поумней будет, чем ты.
А.К.: Это не очень трудно, быть умней, чем я. Особенно в таких вот тестах на сообразительность. Прелестный был день с этим его Васиным появлением на словах о витающем его духе! Я им, конечно, тут же рассказал, что только что Васю призывал-вспоминал, и мы все очень смеялись. Да. Это было явление такой, я бы сказал, прелестной пары, которая вполне конкурировала с окружающим как бы европейским пейзажем, была, пожалуй, даже куда более космополитична, чем этот таллинский и одновременно советский пейзаж. Зачем я это все тебе рассказываю?
А.К.: Это абсолютно так, но это вовсе не означает, что все в него были влюблены, все-все-все. Он всем нравился - это да. Но «нравиться» и «быть любимым» - вещи разные. Знаешь, съезжая с темы женщин чуть-чуть в сторону, зададим вопрос - а кому, собственно, не нравился Аксенов? Его враги - это нормально, завистники - тоже. Но вот кому он именно что не нравился - даже не как писатель, а как человек, человеческий тип, персонаж? А я тебе скажу кому, я этих людей знаю, высказывания их читал - людей закомплексованных, убогих. Бог которых обидел, и которые от этого озлели. Вот таким людям Аксенов категорически не нравится, потому что он им противопоказан. Понимаешь? Я вот знаю одного, ну, по моим-то меркам, молодого такого литератора, журналиста, кто-нибудь из современных назвал бы его культурологом или еще как-нибудь… Так вот, этот «культуролог», когда писал об Аксенове, прямо трясся в текстах от бешеной ненависти к нему. Тебя и меня он тоже упоминает, но мы там всего лишь в перечислении моральных уродов. А почему такая ненависть? Да потому, что на этого литератора посмотреть достаточно по-простому, чтобы все понять: его бабы не любят.
Е.П.: Ну, фрейдизм какой-то ты развел!
А.К.: Да, очень простой фрейдизм, если ты это житейское наблюдение считаешь фрейдизмом. Те, кого бабы не любят, очень не любят тех, кого бабы любят.
Е.П.: Знаешь, ты вспомнил про относительно молодого литератора, а я-то знаю одного литератора очень известного, у которого при упоминании имени Аксенова аж трясучка начинается...
А.К.: Этот тоже известный, хоть и молодой.
Е.П.: А мой известный литератор - сверстник Аксенова. И если по Чехову в человеке «все должно быть прекрасно», то для него, этого литератора, в Аксенове отвратительно все: «и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
А.К.: Все то же самое! Товарища бабы не любят. И не то, чтобы он Васе завидовал, что Васю бабы любят, а его - нет! Он оттого, что его бабы не любят, стал таким вот аксеноненавистником.
Е.П.: Думаю, Вася это понимал.
А.К.: Понимал прекрасно.
Е.П.: Помню, что в каком-то его рассказе, я название забыл, там спортсмены некие, и один из них, жовиальный весельчак, другому, унылому, говорит: «Я с девчонкой познакомился, пошли, у нее подружка есть». А унылый и закомплексованный спрашивает: «Девчонка красивая?» - «Красивая», - отвечает весельчак. - «Ну, у красивых подружки всегда некрасивые», - констатирует пессимист.
А.К.: Немножко это из другой оперы. А я тебе вот что скажу, я до этого только что додумался, следи за моей мыслью: вот те писатели, которые не Аксенов, они о плотской любви пишут с точки зрения тех, кого бабы не любят. Поэтому для них плотская любовь - исключительно одно траханье. А Васю бабы любили. И для него любая любовь - и плотская, и самая что ни есть возвышенная - все равно, это… ну, радость, потому что как же иначе? Ведь бабы-то его любят! Для него это радость всегда. А для этих - не радость, потому что их бабы не любят, даже если с ними вовсю трахаются. И изображение плотской любви в большей части современной литературы - это изображение сделано людьми, которых не любят женщины, поэтому оно такое тоскливое.
Е.П.: Все, на этой мудрой сентенции и заканчиваем… Про сентенцию говорю без иронии.
А.К.: Почему заканчиваем?
Е.П.: Потому что - финал, финальная точка темы. Сложное действительно сводится к простому - «Он бабам нравился за то, чего не должен знать никто» - как некогда пел Вилли Токарев.
А.К.: При чем здесь Токарев? Пошлость ни к селу, ни к городу…
Е.П.: Ну, плохая шутка, согласен. Кстати, и весь «МетрОполь» вершился в антураже романтических отношений. Инна Львовна Лиснянская и Семен Израилевич Липкин именно в это время оформили свои многолетние отношения, Фридрих Горенштейн нашел свою рыжую Инну, а Вася сочетался законным браком с Майей. При свидетелях, каковыми были Белла Ахатовна Ахмадулина и Борис Асафович Мессерер. Ну, и Майя вдруг превратилась из советско-светской дамы в подругу «лидера оппозиции». Кстати, так назвала однажды Аксенова в не только моем присутствии лет за десять до перестройки странно прозорливая писательница Виктория Токарева.
А.К.: Вот я и говорю. Атаманшей «МетрОполя» была Майя Афанасьевна.
Е.П.: Да, Майя с радостью во всем этом участвовала. Она и кормила, и поила нас в своей квартире на Котельнической набережной, когда мы туда приходили время от времени. То есть, в Москве было три «метрОпольских» точки: однокомнатная квартирка Евгении Семеновны Гинзбург около метро «Аэропорт», мастерская Бориса Мессерера на улице Воровского, и Майина квартира в Котельниках. Я, кстати, забыл сказать, что и сам именно тогда встретил свою будущую жену Светлану, а в 1981 году Белла стала свидетельницей уже на нашей свадьбе, когда Васю товарищ Брежнев уже лишил советского гражданства. Говорю же - сплошная романтика. Может, еще и поэтому «МетрОполь» занимает такое важное место в жизни каждого из нас. А не только потому, что мы занимались делом, запретным в советской стране.
А.К.: Не удержусь добавить, что в советской стране и любовь была делом запретным. По крайней мере, не сравнимым с любовью к социалистической родине.
Е.П.Позволь тебе со свойственной мне тягой к демагогии заявить, что, в отличие от любви к социалистической родине, любовь к женщине и любовь к литературе - это together forever, вместе навсегда.
А.К: Жень! Еcть хорошо тебе известный роман Джорджа Оруэлла «1984». Все говорят, что это роман о тоталитаризме. Но я, прочитав его еще в незапамятные времена, убедился, что роман этот прежде всего о запретной любви. И о том, что тоталитаризм с любовью борется, как с вещью опасной. Поэтому, я считаю, занятие любым запретным делом, ну, например, выпуском бесцензурного альманаха - подходящее время для любви. Что ты и подтвердил, перечислив, сколько народу в это время у вас там… это… повлюблялось, у кого возникли или как-то повернулись отношения.
Е.П.: Я еще думал о том, что женщины даже в Советском Союзе всегда хотели жить более возвышенно, порядочно, достойно, чем это им диктовали внешние обстоятельства. Потому их, может быть, и тянуло неосознанно к Аксенову, может, это еще одна из причин его успеха. У читателей вообще, у женщин в частности.
А.К.: Глупо и малохудожественно, когда соавторы все время соглашаются друг с другом, но здесь ты сказал то, что и я хотел. Женщинам советская жизнь не нравилась куда больше, чем мужчинам, пусть даже они и воевали с ней меньше. Так они вообще почти всегда воюют меньше, они по-другому живут, чем мужчины, они - кроме по-житейски глупых - устраиваются, пристраиваются к обстоятельствам, а не воюют с ними. А не нравилась им та власть по естественным и уважительным причинам. Им надеть на себя было нечего. Сапоги стоили три зарплаты, и достать их было нельзя. А дальше можно перечислять все, что угодно…
Е.П.: Очереди за этим самым… за суповыми наборами. Пьяные мужики перед телевизором. «И денег нету на аборт», как писал замечательный поэт Александр Величанский.
А.К.: И запретное дело должно было стимулировать запретную любовь. Для того чтобы эту запретную любовь сделать открыто счастливой. Как у Липкина и Лиснянской, как у Васи с Майей.
Е.П.: Интересно. Ведь и «Ожог» - это роман, в сущности, о любви. Может быть, и вся литература о любви?
А.К.: Нет, нет, успокойся. Не вся. Но у Васи литературы не о любви нет.
Как считается рейтинг◊ Рейтинг рассчитывается на основе баллов, начисленных за последнюю неделю
◊ Баллы начисляются за:
⇒ посещение страниц, посвященных звезде
⇒ голосование за звезду
⇒ комментирование звезды
Биография, история жизни Майи Кармен (Аксёновой)
Майя Афанасьевна Кармен (Аксенова) – вторая и последняя супруга писателя .
Детство и юность
Майя родилась в Москве 5 июня 1930 года в семье Афанасия Андреевича Змеула, советского историка и героя гражданской войны. После школы Майя поступила во Всесоюзную академию внешней торговли (в ту пору ее возглавлял ее отец), по окончании которой начала работать в Торговой палате.
Майя Змеул была типичной представительницей «золотой молодежи». Благодаря отцовским деньгам и связям она получала все, что хотела. После смерти матери в ее дом пришла мачеха, с которой у нее сложились теплые взаимоотношения.
Мужья
В 1951 году Майя вышла замуж за Мориса Овчинникова, работника внешней торговли. В 1954 году у супругов родилась дочь Елена. Увы, отношения между Майей и Морисом не сложились. После нескольких лет брака они решили подать на развод.
Вторым мужем Майи был режиссер Роман Кармен. С ним Майя жила на широкую ногу – роскошная квартира, дача под Москвой, регулярные поездки за границу, автомобили с личными водителями в любое время суток, элитный круг общения. И все это – на фоне искренней и невероятно сильной любви друг к другу. Казалось бы, союз Майи и Романа несокрушим. Но в 1970 году все изменилось. Супруги Кармен отправились в Ялту (Роману необходимо было восстановить здоровье после инфаркта), где Майя повстречала . Эта встреча перевернула всю ее жизнь.
Майя и влюбились в друг друга с первого взгляда. На тот момент оба они были женаты. Начались тайные свидания, поцелуи украдкой… Но, как известно, рано или поздно все тайное становится явным. Несмотря на то, что роман Майи и стал достоянием общественности, никаких действий влюбленные не предпринимали. Майя не могла бросить мужа, а не смел уговаривать ее против ее воли. В 1978 году, когда Романа Кармена не стало, Майе ничего не оставалась, кроме как попытаться создать семью с . Вскоре развелся со своей тогдашней женой Кирой. В 1980 году Майя и сыграли свадьбу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Жизнь в США
Сразу же после свадьбы семья Аксеновых, включая Елену, дочь Майи от первого брака, и ее сына Ивана, отправились в Париж. Оттуда семейство перебралось в Америку, планируя остаться там на пару лет. Но из-за неожиданного лишения гражданства им пришлось задержаться на чужбине на 24 года. В США Майя Аксенова преподавала студентам университета русский язык.
Череда трагедий
В 1999 году в семье Аксеновых произошло страшное горе. Внук Майи Аксеновой Иван трагически погиб. 26-тилетний юноша случайно выпал из окна. На этом несчастья не закончились. В 2004 году супруги вернулись в свою московскую квартиру, а в 2008 у случился инсульт.
История любви Василия Аксенова и Майи Кармен
Однажды на исходе 60-х годов прошлого века популярный молодой советский писатель приехал в Ялту отдохнуть и поработать в Доме творчества. В первый же день в писательской столовой он встретил свою подругу, не менее известную поэтессу. Разговорились. Всплеснув руками, она воскликнула: «Как, ты не знаешь Майю? Сейчас я вас познакомлю!»
С этой реплики начался один из самых знаменитых шестидесятнических романов века: писателя Василия Аксенова и московской светской львицы-тигрицы Майи Кармен. (В их общей подруге без особого труда можно узнать Беллу Ахмадулину).
Фамилия Кармен этой женщине удивительно подходила и, хотя по паспорту она была Овчинникова, «вся Москва» ее знала как жену высокопоставленного режиссера-документалиста Романа Кармена. Аксенов и приехавший вместе с ним в Дом творчества поэт Григорий Поженян были наслышаны о Майе. Поженян готов был ринуться в бой, но, увидев собственными глазами искру, проскочившую между Василием и Майей, решил не мешать другу. «Уйду с дороги – таков закон. Третий должен уйти», – позже написал Поженян в одной из своих песен.
В этой наполненной знаменитостями столовой Аксенов увидел невеселые уставшие глаза овеянной мифами незнакомки и понял, что пропал. Оригинал оказался гораздо одухотворенней многих копий, которые рисовало распаленное воображение мужчин, желающих остаться тет-а-тет с супругой Кармена. 34-летняя Майя Змеул, по первому мужу Овчинникова, по второму Кармен, всю предыдущую зиму выхаживала своего не слишком счастливого документалиста после инфаркта, настигшего его в самом опасном мужском возрасте – на рубеже 60 лет. А не очень счастлив лауреат государственных премий и друг генсеков Роман Кармен был из-за сексуальных достижений доставшихся ему жен. Первые две ославили его на весь богемный мир своими громогласными изменами. А третья, Майя, моложе на четверть века, с белокурыми косичками и маленькой дочкой Аленой, показалась Кармену ангелом во плоти. Но потом ангел стал превращаться в демона-искусителя...
Василий Аксенов не был свободен к моменту встречи с Майей. Став известным писателем, он полностью утратил моногамные свойства характера. Остро ревнующая жена Кира и сын Алеша не мешали создателю исповедальной прозы много работать и постоянно куролесить. В ту пору, о которой мы говорим, на слуху был роман Аксенова с первой красавицей-интеллектуалкой города на Неве Асей Пекуровской. На пике этого романа Ася успела ненадолго сходить замуж за никому еще не известного Сергея Довлатова.
Любопытная сцена разыгралась в ресторане «Крыша» гостиницы «Европейская», где как-то ужинали Аксенов и Пекуровская (а Довлатов в это время служил в армии, подальше от жены Аси и сопровождавших ее лиц мужского пола). После ужина они спускались по лестнице, построенной модернистом Федором Лидвалем, и спорили, остались ли в Питере хорошие писатели, или все, подобно Аксенову, переехали в Москву. «Ну назови хоть кого-нибудь!» – взывал Аксенов к Асе. И тут они увидели распластанного у их ног, пьяного, что называется, в зюзю Андрея Битова. Указав перстом на съехавший набок битовский галстук, умница-красавица Ася сказала: «Вот лежит один из лучших представителей петербургской прозы!» – и, переступив через писательское тело, мимолетная жена Довлатова и примкнувший к ней прозаик Аксенов пошли ловить такси...
Между тем, курортный роман Майи Кармен и Василия Аксенова оказался совсем другого жанра. Об их затянувшихся встречах знали все. Майю осуждали больше, Василия – меньше. Только Белла Ахмадулина никого не осуждала, считая себя сестрой Аксенова и верной подругой Майи. Впрочем, она считала себя еще и подругой Романа Кармена. «О времена, о нравы!» – процитирует какой-нибудь латентный ханжа. На самом деле свободные нравы сопутствуют любым пассионарным временам. Потом, после ввода войск в Чехословакию в августе 68-го, совренессанс стал скукоживаться до состояния, ныне именуемого застоем. А роман Аксенова и Майи все продолжался. Их видели в Ялте, Коктебеле, Сочи, Прибалтике, Питере. Жена Аксенова Кира от этих видений болезненно полнела, муж Майи Роман Кармен переносил новые инфаркты и просил жену не оставлять его. Она ухаживала за больным Карменом, а потом встречалась с Аксеновым где-нибудь подальше от злопыхательской Москвы. «Верни Роме Майку!» – повторял при встрече Юлиан Семенов влюбленному коллеге.
Однажды друг Аксенова, знаток джаза и литературы Александр Кабаков, целый месяц отдыхал с женой Эллой в Таллине. В один из вечеров они вышли на улицу Лабораториум, описанную в прозе Аксенова. И Кабаков сказал: «Здесь витает дух Василия Палыча». При этих словах на другой стороне улицы появились Аксенов и Майя Кармен. Кабаков вспоминал: «У красавицы Майи был тогда типаж Мэрилин Монро. Причем Монро того знаменитого кадра, где ветер из подземной вентиляции задирает ей подол платья». Я, дотошный автор этих строк, разглядывая фотографию Майи Афанасьевны, не увидела ни малейшего сходства с Мэрилин. Не очень молодая и совсем не кукольного типа женщина поражает своим взглядом. Взгляд – абсолютно счастливый. А у обнимающего ее Аксенова взгляд – абсолютно влюбленный. Неотразимая фотография! И разрезать ее пополам (он – отдельно, она – отдельно) невозможно.
В середине 70-х Аксенов заканчивает «Ожог», поворотный роман его судьбы и творчества. До половины «Ожога» главный герой запойно пьет, потом резко бросает пить. То же происходит и с Аксеновым. С середины романа он начинает писать, подпитываясь совсем другими энергиями. Свой самый главный роман Аксенов посвятил Майе. Алиса Фокусова из «Ожога» – одна из ипостасей Майи, так же как Ралисса Кочевая из закатного романа «Таинственная страсть». Таинственная страсть к чему? К творчеству, любви, свободе? Ну да... Однако стихи Ахмадулиной, из которых Аксенов выкроил название романа, звучат так: «К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи»...
Роман Кармен умер в 1978 году от инфаркта. Майя так и не развелась с ним. После скандала с альманахом «МетрОполь» и последующего исхода Аксенова из Союза писателей назревает необходимость выезда из СССР. Аксенов развелся с Кирой и 30 мая 1980 года женился на Майе. У них была очень грустная свадьба на переделкинской даче. Случайно или не случайно дата регистрации брака совпала с 20-летием смерти Пастернака, умершего в том же Переделкине.
А уже 22 июля друзья провожали молодоженов в Шереметьево. 48-летний Аксенов и 50-летняя Майя, а также ее дочь Алена и внук Иван улетали в Париж, чтобы через пару месяцев оказаться в Америке. Думали, что навсегда. 25 июля 1980 года Аксенов позвонил из Парижа Ахмадулиной в Москву и услышал: «А у нас сегодня умер Володя»...
Василий и Майя Аксеновы прожили в США 24 года. В основном, благополучно. Он стал американским профессором и издавал, что хотел. Но в 1999 году случилась трагедия. 26-летний Иван, внук Майи, которого Аксенов любил, как сына, шагнул с седьмого этажа. В небо. «Как же мы дальше будем жить?» – спросила Майя. «Грустно будем жить», – ответил Аксенов...
В 2004 году они перебрались во Францию, в Биарриц. И в Москве им ещё в 90-х дали квартиру в высотке на Котельниках взамен той, что отобрали после отъезда. 15 января 2008 Аксенов потерял сознание за рулем, выезжая из двора этой самой высотки. В итоге – тяжелейший ишемический инсульт, две операции и полтора года в состоянии комы. 6 июля 2009 года Василия Павловича не стало. А еще раньше дочь Майи Алена, приехавшая из США в Москву, чтобы ухаживать за любимым отчимом, умерла во сне. Ей было 54 года. Майя Афанасьевна, потерявшая внука, дочь и мужа, осталась совсем одна. Только тибетский спаниель Пушкин, любимец Аксенова, заставлял ее жить дальше. Она говорила, что не может его бросить. Жив ли ты еще, дружище Пушкин?..
P. S. В 2006 году я познакомилась с Василием Павловичем Аксеновым на кинофестивале «Остров Крым» в Севастополе. Он выкроил 15 минут, чтобы поговорить со мной. Председателя жюри ждал просмотр очередного фильма. Ровно на 15-й минуте за Аксеновым пришли. Он взглянул на пришедших: «В кино не пойду. Этот разговор мне важнее». И мы продолжили нашу беседу. У него были грустные глаза, но он шутил и так, не всерьез упоминал, что Майя Афанасьевна теперь читает, в основном, дамские детективы, поскольку они действуют на нее успокаивающе, в отличие от произведений мужа. «А как вы сами относитесь к своей писательской судьбе?» – спросила я. И Аксенов печально ответил: «В 60-е – 70-е меня читали, но не знали в лицо. Теперь меня узнают на улице, но не читают».
Художник Борис Биргер. Портрет Василия Аксенова. 1978 год
Художник Борис Биргер. Портрет Майи Кармен. 1978 год
М. ПЕШКОВА: Не стало Василия Павловича Аксёнова. Год и семь месяцев медики, независимо от чинов и званий, денно и нощно старались вернуть писателя в жизнь, за что им всем – медсёстрам и санитаркам, докторам и инструкторам по лечебной физкультуре, поверьте, это больше чем слова, низкий поклон и душевная благодарность. В который раз понимаешь, что на чудо можно только уповать. Оно происходит редко-редко…
Зимой 1997 года мы с мужем оказались в гостях у Василия Павловича в его квартире, в доме в Котельниках. Сегодня осмелюсь повторить программу, записанную 12 лет назад.
Василий Аксёнов в Москве был недолго. Он приехал, как член жюри премии «Триумф». Мемуары – отнюдь не жанр Василия Павловича, тем не менее, писатель поделился своими воспоминаниями, которые я назвала «Из другого угла. Крутой маршрут его мамы, Евгении Гинзбург, увиденный глазами сына».
В. АКСЁНОВ: Совсем не помню, как её забирали, потому её ведь и не забирали. Её пригласили в НКВД. Так же, как потом и отца, сначала так именно забирали. И, насколько я знаю по рассказам отца, был звонок. Это описано в «Крутом маршруте». Звонил такой латыш, командир НКВД Веверс. И он так небрежно сказал: «Евгения Соломоновна, Вы не зайдёте к нам? Нам надо уточнить какие-то моменты». «А когда вам удобно?» «В любое время». И вот он её провожал, отец, к этому зданию в Казани, которое называется «Чёрное озеро». И у дверей она сказала, что больше не увидимся.
Он горячо начал протестовать против этого. В общем, она ушла. Я этого не помню совсем, они как-то так исчезали из моей четырёхлетней жизни, родители, сначала мать. Потом отец. Обычно было наоборот – сначала сажали отца, потом мать. Но маму посадили за полгода до отца. И ходили с обысками, запечатывали комнаты. У нас была довольно большая по тогдашним стандартам квартира, поскольку отец был председатель Горсовета, пятикомнатная, по-моему, квартира. И они так запечатывали комнаты.
И вот это то, что я помню, кстати говоря. Я очень любопытствовал, как это делается. Сидел там милиционер и запечатывал воском комнату, а я прямо умирал от любопытства, крутился вокруг него и смотрел, как он это делал. По-моему, не сразу все комнаты были запечатаны, а как-то одна за другой, они увозили какие-то реквизированные вещи, библиотеку. Вещей там было не так много, и довольно жалкий скарб там был, несмотря на то, что такие шишки в городских масштабах были. Ни черта они не накопили, ничего у них не было, кроме патефона. Ну и книги.
И в конце-концов, мы остались в одной комнатёнке, самой маленькой. И я со своей бабушкой, матерью отца и с няней и с двумя деревенскими женщинами. И в эту комнатку уже за мной приехали, через месяц после взятия отца приехал наряд НКВД и меня увезли. То, что я помню зрительно – это была светлая летняя ночь, эмку помню с занавешенными окнами. Мне кажется, я хорошо помню тётку, которая была в этой команде НКВДэшной. Она была в кожаной куртке. И помню, что она дала мне конфету и сказала: «Едем к папе и маме».
Я помню, как меня посадили в эту эмку, а две мои старухи, нянька и бабка, стояли на крыльце и выли, так по-русски, как русские бабы воют. Вот это я запомнил.
М. ПЕШКОВА: А что было потом?
В. АКСЁНОВ: Потом меня отвезли в детский коллектор, где собирались дети арестованных. И я проснулся в огромной спальне какой-то, где дети бешено дрались подушками и прыгали с кровати на кровать. Видимо, за ними надзор был плохой, и они там играли как-то дико довольно. И вот я лежал и смотрел, как надо мной летают подушки, проносятся голые ноги детей арестованных.
М. ПЕШКОВА: Вы же были совсем маленький, Вам было всего четыре годика!
В. АКСЁНОВ: Четыре года с чем-то. Вот это зрительные моменты, которые я запомнил. Потом один такой зрительный момент, хорошо запомнившийся мне, когда я из окна этого года, куда нас отвозили, дом был большой, стоял он за городом. Вдруг посреди поля стоял огромный трёхэтажный кирпичный дом. Что это был за дом, не знаю, явно дореволюционный дом. Он был огорожен забором, не помню, была ли там проволока, но как-то он хорошо был огорожен. И вот за этим забором я увидел свою бабушку, мать отца. Крошечная старушка такая стояла.
Она пришла как-то, пыталась, видно, пробиться ко мне. Она была безграмотная совершенно и, конечно, турнули они её оттуда. Потом с тёткой, кажется, они приходили. Но свиданий не было там. И вот оттуда они развозили детей в разные спецдома. Это тоже я помню. Купе, ГБэшница, тётка какая-то и трое детей, трое мальчиков, я в том числе, в четырёхместном купе. Она закрывала на ключ нас, и выходя, закрывала нас. Меня везли в Кострому, в Костромской детдом.
И там, в Костромском детдоме я был, кажется, полгода. И только уже в 1938 году приехал дядя, который получил разрешение взять меня. Дядя Андриан Васильевич, брат отца, он был уже изгнан с работы, был доцентом истории в университете Сталинобада. Его оттуда выгнали, он приехал в Казань, был безработным. В общем, он как-то ждал каждый день, что его арестуют. Ему нечего было терять. И он однажды поддав водочки, пришёл туда, в НКВД и начал кулаком стучать: «Отдайте, - говорит, - мальчика!» И ему вдруг сказали: «Забирайте». Это было какое-то временное послабление. Что-то Сталин там такое сказал: «Сын за отца не ответчик».
И ему дали разрешение, он приехал в Кострому и меня забрал. И когда он вошёл в игровую комнату, где дети ползали, а у меня остался слоник набивной с хвостиком таким. Это было последнее, что меня связывало с домом разрушенным. Я с ним спал всё время, я его держал всё время с собой. И когда дядя вошёл, я подумал, что это отец, и закричал: «Папа, папа!» и к нему бросился.
М. ПЕШКОВА: Они были похожи, да?
В. АКСЁНОВ: Похожи были очень, такие ясноглазые рязанские мужики были, русская часть моей сути, еврейские были другие. И потом он меня оттуда вытащил, вывез. И по-моему, я был в очень нехорошем состоянии, потому что я помню, что воспитательница ему жаловалась, что Вася не ест ничего. Что ещё зрительно я запомнил – буфет на станции «Кострома», который мне показался воплощением какого-то дворца сказочного. Я помню, что там были какие-то бутылки, подсвеченное что-то, мне казалось, что это такое роскошество.
Там, видимо, выпил Андриан Васильевич. Мы вернулись в Казань и он меня отдал тёте, Ксении Васильевне, и я жил в шумной такой семье, в переполненной комнате, где дети Котельниковых, наших родственников близких. И тётя Ксения, и я там стал жить. А потом они меня отдали моей бабушке, маме матери, Ревеке Марковне, которую совсем незадолго до этого выпустили из тюрьмы. Их тоже забрали, стариков, деда и бабушку. Дед был когда-то аптекарем, у него была своя аптека в этом городе. И они искали спрятанное золото.
Они переломали всю мебель, искали везде червонцы золотые. Не знаю, нашли они что-нибудь или нет, но они стариков увезли в КГБ, в НКВД и там держали довольно долго, насколько я знаю. Деда били, и он немножко «поехал» от этого, он не очень отчётливо воспринимал окружающую среду. И вскоре после того, как их выпустили, он умер, у него обострилась чахотка. Бабушка осталась одна. И это я очень хорошо помню, как она сидела, как само воплощение еврейской скорби. Она была как будто парализована. Она сидела на кровати, у неё ноги свисали, не доставая до пола, прекрасно это помню, и лицо окаменело от горя. Просто окаменело!
И мне там было невыносимо с ней находиться. Просто невыносимо! Я мечтал, чтобы меня забрали обратно к Котельниковым, в эту шумную семью. Что и произошло.
М. ПЕШКОВА: Василий Аксёнов у Пешковой в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы», повтор январской программы 1997 года.
В. АКСЁНОВ: И вот там я и жил до 16 лет. С мамой переписывался не всегда, но какие-то были периоды, когда не доходили письма, а потом к концу войны стали приходить не только письма, но и посылки. Она умудрялась как-то там в лагере находить какие-то вещи и присылать мне. И всегда очень полезные. У нас вообще ничего не было, получить ботинки целые вдруг ни с того ни с сего – это было счастье. Я помню, приходили пару раз ботинки от неё. Или носки какие-то, или мыло куски какие-то. Иногда американские вещи появлялись, потому что там, через Колыму шёл путь «Ленд-Лиз», что-то перепадало туда, в эти санитарные сферы лагеря, где она и спаслась от гибели.
Спаслись ведь только те, кто был не на общих работах, те, кто был на общих работах, не спаслись совсем. Они все погибли. Мама тоже была на общих работах, но периодически. Потом она познакомилась с Антоном Яковлевичем Вальтером, они полюбили друг друга. Он доктор был, он тоже её спасал. Но она и до этого уже была какой-то медсестрой или медработником, каким-то образом она пристроилась к этой сфере.
Однажды приехал какой-то человек, я его потом описал в «Московской саге» под другим именем, разумеется, и с массой придуманных деталей. Это был такой посланец зоотехник, с какой-то фермы, на которой мама тогда работала, с птицами что-то такое. И он привёз целый мешок от неё даров каких-то. То есть, не даров, а такого, очень необходимого. И он рассказывал про мою мать, и с какой-то любовью на меня смотрел этот мужчина, красивый мужчина, может даже какой-то ухажёр был за ней.
Я чувствовал, возникала такая связь, тепло такое шло оттуда, тёплые вещи. И потом, наконец, она решила, что я должен приехать к ней, когда она уже вышла из лагеря. Она получила отдельную комнату, что было предметом гордости, комната в бараке. Это описано в книге. Я ничего этого не знал, когда я ехал. Мне не было ещё 16 лет, около 16 лет, когда это всё решалось. И как вообще она всё это организовала, я удивляюсь! Будучи только что освобождённой из лагеря. Ведь у этих людей совершенно терялась связь с внешним миром.
Но она как-то чётко разобралась и всё организовала наилучшим образом. Во-первых, она получила разрешение у руководства «Дальстроя». Как я понимаю, это благодаря Антону Яковлевичу. Антон Яковлевич был очень популярный доктор там, он часто ходил расконвоированным. Он был ещё в лагере, она была уже освобождённой, а он ещё в лагере был, но поблизости, в карантинном лагере. И он ходил с таким чемоданчиком докторском, в шляпе, в чёрном пальто, улыбался всем ослепительной улыбкой.
Зубы почему-то у него были совершенно нетронутые. Он прошёл бог знает через что в лагерях! И у него были совершенно нетронутые, белые, сверкающие зубы.
М. ПЕШКОВА: Как же цинга?
В. АКСЁНОВ: Я не понимаю совершенно. Я думаю, что он как-то умудрялся, как доктор-гомеопат, находить там какие-то травки и делать какие-нибудь настойки себе. И таким образом спасался от цинги. И вот такой доктор ходил, его приглашали жёны начальства, дамы магаданского света. И он их пользовал, он их вылечивал, и очень удачным был доктором. Они ему давали то банку тушёнки, то денег довольно много. Денег там народ не считал, там было очень много денег у людей, получали надбавки северные.
И таким образом они получили разрешение, мама бросалась в ноги младшему лейтенанту Гридасовой, любовнице начальника «Дальстроя», которая была негласной хозяйкой «Дальстроя», этой всей гигантской земли. И та расчувствовалась, Гридасова, и дала разрешение на приезд сына. И денег нашли три тысячи на билет.
М. ПЕШКОВА: Это были огромные деньги.
В. АКСЁНОВ: Огромные деньги, да. И нашли женщину, которая ехала в отпуск на материк, она была «вольняшка», кассирша местного гастронома, Нина Константиновна её звали, это я помню. А её зятем был офицер УСВИТЛа – Управления Северо-Восточных Исправительно-Трудовых Лагерей. И вот Нина Константиновна, ей как-то льстило, что она такая патронесса будет, такая мыльная опера, в общем, поможет такой даме, интеллигентке в несчастье, сыночка привезёт. Она была москвичка.
Бабушка была моя ещё жива, Ревека Марковна. Мы с ней из Казани приехали в Москву, а я был совершенно провинциальный мальчик, ничего не знал. И она меня передала Нине Константиновне. И я стал жить в Москве, ждать отъезда. Около двух месяцев я жил на Мархлевского, на Сретенском бульваре. И был совершенно потрясён Москвой. Для меня это было одно из главных потрясений радостных в моей жизни. Гораздо более сильное впечатление на меня произвела Москва, чем позднее Париж. Это что-то невероятное! Открытие мира.
А потом мы поехали с Ниной Константиновной через весь этот континент, на самолётах, мало тогда летали на самолётах. Мы вылетели из Внуково, крошечный такой аэродром тогда был, на 12-местном самолёте, летели медленно, в воздушные ямы он бухался всё время.
М. ПЕШКОВА: Это кукурузник был?
В. АКСЁНОВ: Нет, нет. Это был «Дуглас», советский вариант «Дугласа». Или, по-моему, даже американский «Дуглас». Летели семь дней, с ночёвками, в Свердловске сначала, в Новосибирске, в омском аэропорту, в читинском, в красноярском, в Хабаровске какой-то перевалочный пункт был. И там мы погрузились, наконец, в какой-то самолёт, уже «Ильюшин» какой-то. Перелетели Охотское море и прилетели в Магадан.
М. ПЕШКОВА: Первые впечатления какие были?
В. АКСЁНОВ: Потрясающие впечатления! Это для меня как Джеклондониана какая-то была. Я был в полном восторге! В совершенно невероятном восторге! Это как Аляска для Джека Лондона была. После провинциальной жизни в Казани, убожества такого какого-то постоянного, вот, самолёты, Москва. А в Москве с парнями, намного меня старше, общался. Не помню, описывал я или нет. Сын Нины Константиновны был шофёром такси московского. И ездил на БМВ трофейном, и он был таксистом. И такой пройдоха, настоящий пройдоха московский!
А его друг был хоккеистом из «Динамо». И я с ними общался и с командой мастеров из «Динамо». Они такие шикарные парни были! Кадрили девиц на улицах. И я с ними, жалкий заморыш ходил, но смотрел на это всё, и ловил, как они говорят, о чём они говорят, их хвастовство о женщинах, о шмотках, о спорте, о машинах. В общем, мужской такой мир. Поэтому для меня это путешествие было открытием мира совершеннейшим. Открытием мира.
И когда мы прилетели туда, в Магадан, Нина Константиновна поехала в свой дом, а мама не знала, что мы прилетели. И мы приехали в этот дом, который был на углу улицы Ленина и улицы Сталина. Большущий дом, шестиэтажный, где жили эти представители органов всяких. И приехал зять с работы, бутылки открываются, веселье, Нина Константиновна с материка привезла что-то вкусное, начался кутёж. Неприятное, совсем не то, что Лёшка шофёр, эти ребята. Это совсем не то. Это офицеры, с погонами, гнусные такие, похабненькие такие.
М. ПЕШКОВА: И морды неприятные.
В. АКСЁНОВ: Морды неприятные. И разговор какой-то неприятный. И ко мне страшно неприятно относятся они. Вот, мол, привезли к зечке. Вот это ощущение. Я впервые это почувствовал. Я никогда этого не чувствовал, но я почувствовал, что я принадлежу здесь к какой-то низшей категории людей. И послали за мамой.
М. ПЕШКОВА: С этого момента началась магаданская жизнь Василия Аксёнова. Продолжение программы в следующее воскресное утро.
Рядом с храмом на Ваганьковском кладбище, где отпевали Василия Павловича, увидела рыжеволосую девушку, к лацкану курточки которой был прикреплён значок, где изображён элемент периодической системы Менделеева под номером 111. «Аксёний» назвал его Василий Павлович, автор отнюдь не производственного романа «Редкие земли», многое зашифровав в этом значке. И дату своего рождения, и русское «ах», хотя графически на латыни это название элемента.
Но только никому не дано знать, когда же мы покинем этот мир.
Наталья Селиванова – звукорежиссёр. Я Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».